Телеинтервью с А.Р.Зильберманом после награждения победителей

первой Соросовской олимпиады (1995 г.)

 

- Александр Рафаилович, есть такое понятие как идеал. Если сейчас идеалом общества становятся люди, которые умеют петь и плясать, то, может быть, стоит подумать, чтобы идеалом стали люди, которые умеют мыслить, может, тогда и общество изменилось бы?

- Нет, они не могут стать идеалом, просто по определению не могут.

- Короля делает свита?

- Нет, нет, это не так, это в технике короля делает свита. Ситуация другая. На что опирается успех артиста или спортсмена? На идентификации. Человек толстый, неуклюжий – он воображает себя с этой клюшкой, на этом льду, понимаете? Он же на сцене бегает и поёт. Но трудно нормальному человеку представить себя в роли инженера, учёного. Здесь нет никакой основы для успеха. Да и не надо, эти ребята не могут, да и не нужно, чтобы они становились кумирами общества. От лишнего внимания… Цветок растёт себе сам, от вашего внимания он не вырастет лучше.

- Я всегда думала, что цветы как раз растут, чтобы ими любоваться?..

- Мы говорили о том, чтобы научиться получать удовольствие от того, что просто растёт цветок…

- Вы же говорите, этому надо учиться?

- Разумеется, наверное. Но смотреть на то, как человек думает – удовольствия здесь никакого. Скорее, бывает обидно – вот он думает, а у меня не получается. Нормально… Умным ребятам не нужно общественное признание, по крайней мере, на этом этапе их деятельности. Я много лет вожусь с детишками, это мне интересно само по себе. Это уже вызов, но для меня. Я пока еще умею решать задачи, пока у меня получается.

- А чем Вы занимаетесь?

- Я инженер.

- Не учитель?

- Ну, я учитель, я преподаю в школе. И детишек учу, и учителей, и методистов иногда. Я вообще давно преподаю, я начал ещё, когда студентом был, мне это очень интересно. Когда на Физтехе учился, я преподавал в замечательной школе, по крайней мере, тогда она была такой. Это колмогоровский интернат… там мои самые первые выпускники были младше меня на три года. И детишек многих из них учил потом.

- А почем не в институте, не в МГУ?

- Со студентами неинтересно работать. Студент – существо неблагодарное в плане обучения. Студентов учить бесполезно. Среди школьников попадаются люди, которым интересно заниматься. И им нужна моя помощь иногда. Условно говоря, школьнику иногда бывает тяжело заниматься одному. А студент либо совсем не хочет заниматься, либо он прекрасно обходится без меня. Нет, работать со студентами не интересно.

- Но туда же приходят Ваши ребятишки, которых Вы любите. Что с ними происходит?

- Я же не могу помешать тому, что с ними происходит. Мне очень не нравится, что происходит во многих ВУЗах. Например, на том же Физтехе. С ними ничего ужасного не происходит, у них есть возможность учиться, работать, расти, и слава Богу. Обучение ведь это не самоцель. Человек учится, какая-то часть жизни проходит, мы привыкаем, что человек должен учиться, учиться. Это для чего-то делается. Человек приобретает специальность. Этому человека можно научить. Со школьником интересно потому, что ему намного больше нужно. Есть ребята самодостаточные: им надо показать, что нужно делать, и больше к ним лучше не подходить, они всё сделают сами, и научатся всему сами. Но большинство школьников не такие – многим из них надо помогать. И они понимают, что это нужно. Иногда это бывает интересное общение, иногда оно бывает формальным. А со студентом, в общем, общаться нельзя, смысла большого нет.

- Александр Рафаилович, как Вы выдумываете задачки? Как происходит рождение новой задачи?

- Во-первых, так. К примеру, если мне надо написать десяток задач на заданную тему и в них не требуется ничего оригинального, то я могу их придумывать с той же скоростью, с которой можно писать. И это не будут задачи, взятые из конкретного задачника, понимаете? Но какого-то зерна, отличающего их всерьёз, там не будет. Это задачи для экзамена, например. Они придумываются без труда. Я знаю, чего от этой задачи хочу, чего хочу от другой. Я хочу узнать, понимает ли ученик определенный раздел программы. Я знаю, какие вопросы можно задать. Это неинтересно, здесь никакого секрета нет. Другая вещь, когда надо придумать задачу, которая была бы, с одной стороны, интересной, чтобы человеку было интересно её решать; а с другой, чтобы она была в меру трудной – иначе не интересно, – должны же люди её решить. Вот такие задачи появляются редко.

- Как они появляются?

- Случайно они появляются, я не знаю, как. Это процесс не очень понятный.

- Кто придумывал задачи для Соросовской олимпиады по физике?

- На Соросовскую олимпиаду придумывал я.

- Сколько всего было придумано задач Вами?

- Для этой олимпиады или вообще? (Улыбается).

- Для этой и вообще.

- (Смеётся.) Вообще – я не знаю, а для этой… Был заочный тур, там был десяток задач, они все были мои, там надо было очень срочно что-то делать. Среди них было для двух классов по десятку задач, значит, примерно двадцать. Из них три-четыре было очень симпатичных, мне они самому нравятся. Потом был очный тур, там половину задач мы взяли из того, что нам прислали на конкурс. Прислали довольно много, но в основном были не очень подходящие по уровню задачи. А третий тур, теоретический, там было 9 задач. Одну предложил замечательный студент с Физтеха, Серёжа Панков. По-моему, это самая красивая задача из всей кучи. Там речь идет о торможении спутника в верхних слоях атмосферы – изящная задачка, которая «в лоб» считается ужасно трудно, но – есть красивая идея, и можно ответ получить на пальцах, буквально. Кстати, многие ребята её решили. Это не гробовая задача, которую решить нереально, а действительно изящная, трудная, красивая, с идеей. А остальные 8 задач я придумал, и парочка из них мне нравится.

- У Вас происходят восхитительные встречи на олимпиадах?

- (Улыбается) Конечно… Олимпиады – это прекрасная пора жизни. Все знают, что человек с возрастом глупеет. Это я Вам точно могу сказать. Это нормально. Можно медленно глупеть.

- А наоборот не бывает?

- Я не видел таких случаев. Надо быть заранее очень умным, и тогда надолго может хватить. Бывают удивительно интересные ребята. По-человечески есть много приятных людей, с которыми интересно общаться. Среди них попадаются очень разные по характеру, по манерам поведения, но, как правило, они очень интересные.

- Из последних соросовских встреч – кто-то достоин Вашего восхищения?

- Да, многих из тех, кто сюда приехал, я не видел раньше, но несколько человек у меня вызвали чувство симпатии и восхищения в некотором смысле.

- А почему они вызывают восхищение?

- Бывают люди, которые очень хорошо соображают, мне завидно. И мне нравится. Бывают люди, которые особенно изящно думают. И это действительно интересно. Бывает просто человек тебе симпатичен. Он двигается хорошо, взгляд у него какой-то … не тухлый (улыбается). Посмотрите, у них же очень живые лица, у большинства. Я боюсь людей с остановившимся лицом, без мимики. Такое… крутое лицо, мне они неприятны. А эти ребята – живые, общительные. Они – открыты, во многом. Это интересно само по себе. Потом, мне немножко завидно, они в другое время растут и живут. Оно в чём-то труднее, но в целом им намного приятнее и интереснее жить. Вот всё это вместе… похоже на восхищение, хотя это не то слово. Симпатия и уважение – это ближе. А потом, кое-кого из них я знаю, они у меня бывали.

- Александр Рафаилович, Вы не обидитесь, если я задам такой вопрос: что Вам в себе больше всего нравится?

- Ну, я очень умный… (Улыбается.) Да ничего мне особенно не нравится, к сожалению. Когда я был намного моложе, в студенческие годы, – я был полностью в себе уверен, я знал, что я умнее всех. Это было очевидно. Не окружающим, но я в этом был уверен. Серьёзно, это нормальное состояние для студента, он должен чувствовать себя талантливым. Потом, мне очень повезло, что я преподавал в интернате колмогоровском, я там видел много ярких ребят, умных, талантливых. Но потом я встретил одного человека, который был умнее меня на порядок, знаете, следующий уровень такой… Это было поучительное зрелище. Я и сейчас его с удовольствием вижу, он живой, здоровый…

- А как его звали?

- Звали его Андрюшей, ну зачем его называть? Смысла большого нет. Понимаете, он такой необычный человек, он и сейчас во многом похож на тогдашнего себя, – фантастически талантливый человек с абсолютно другим уровнем мышления. Для меня это было каким-то ударом. Может быть, чему-то я научился при этом. Это было здорово. А дальше… что значит «нравится в себе»? У меня что-то получается хорошо, и слава Богу… Просто смотреть на себя, в зеркало, это скучно. Мне многие люди просто нравятся, и я с удовольствием с ними общаюсь. Некоторые собаку предпочитают заводить, но мне это неинтересно.

- Александр Рафаилович, у меня родилась идея: из всего, что Вы говорите, сделать фильм – показывать ребятишек на фоне Вашего рассказа о них и о себе.

- Похожую вещь я видел. В интернате колмогоровском, когда я преподавал. Восхитительный человек, Рита Визитей, снимала телевизионный фильм. И назывался он пошло – «Спрашивайте, мальчики», и шёл он под пошлую песенку «Спрашивайте, мальчики, спрашивайте…». Но лица детские были фантастические. Когда в интернате ребята были 14-15-16-17 лет. Лица были не какие-нибудь красивые, не какие-нибудь ухоженные, если учесть что это было в 68-м – 69-м году, лосьоны были меньше распространены. В этом возрасте человек выглядит по-разному. Когда на экране шли лица, – это было потрясение. Настолько они были значительнее, настолько они были умнее всего того, что вокруг этого звучало и говорилось. Надо было просто эти лица показывать, и всё. Что говорится за кадром, – не интересно. Интересно смотреть на лица. Когда человек думает – у него ведь меняется выражение лица. У него лицо живёт. Это зрелище. Ребята – благодарные слушатели, им многое интересно. С ними можно о многом говорить. Это интереснее любого закадрового комментария. О чём здесь говорить? Часто человек, талантливейший не выглядит таким. Я, если говорить честно, удивлён, почему люди не приходят посмотреть на этих ребят? Начнём с того, что внимательный человек увидел бы в этом зале научную элиту нашей страны через 10-15 лет. Понимаете? Меня поражает, почему это никому не интересно. Просто прийти и посмотреть. Вот вспоминает человек, который встречался с Эйнштейном, когда тому было 65 лет, – он сидел с трубкой и говорил умные вещи. Найдите человека, который разговаривал с этим Эйнштейном, когда тому было 14 лет. Почему-то никто в этой ситуации не хочет оказаться. Мне очень нравится работать с ребятишками именно поэтому. Я не то, чтобы всех, но многих будущих и сегодняшних великих людей нашей страны видел, я с ними общался и некоторых из них физике учил. Я занимаюсь олимпиадами… это страшно, но лет 25 уж точно я ими занимаюсь. Меня втащил в это дело замечательный мой друг – Юлий Менделевич Брук. Втащил, когда я был совсем маленьким – я учился на первом курсе. И мне это страшно понравилось. Тогда я первую свою задачку убогую придумал. Ося Слободецкий, покойный ныне, который эти олимпиады начинал, он меня так… несильно за неё выругал. Дальше было интересно. Многие из ребят, которых я видел – это люди, которые или уже определяют, или будут определять уровень нашей науки.

- Александр Рафаилович, дело в том, что талант должен служить народу. Не бывает ли у Вас опасений, что те таланты, которых Вы видели и знаете сегодня, не будут служить народу, а будут служить чему-нибудь другому?

- Я не согласен с этой постановкой вопроса. Что значит «служить народу»? Человек не должен никому служить. Это неправильный подход. Человек – это личность. Он не для кого-то живёт на свете. Если общество разумно настолько, что может использовать то, что человек делает, во благо себе… так это задача общества, а не человека. Это армейский подход – мы вас призовём, и вы будете служить, а мы разберёмся, как вы будете служить, что вы будете делать. Это неправильно. Если общество разумно настолько, что оно даёт человеку развиться и использует плоды его труда во благо себе – это разумное общество.

- Во благо кого будут использованы те труды и те мозги, которые под Вашим оком вырастают?

- Я думаю, что сегодня этот вопрос не так остро стоит, как, скажем, 30 лет назад, когда все эти мозги занимались исключительно проблемами, связанными с оружием. Сейчас появилась у человека возможность заниматься вопросами, полезными для народонаселения большой страны.

- На чём строится Ваша уверенность?

- Может, как люди мы умнеем не очень быстро, а как общество мы сильно поумнели. Общество сейчас во многом перестало быть самопоедающим. Общество, которое всё тратит на то, чтобы стать вооружённее, злее, – это общество, которое поедает себя само, у него нет будущего. Общество, которое с ошибками, с глупостями, ещё с чем-то, но развивается как живой организм, который не только щерится на всех зубами, а учится радоваться тому, что происходит вокруг – это общество намного интереснее для человека. Представьте себе ситуацию: посадили вы дерево и старательно вытягиваете его вверх, чтобы быстрее выросло – это разумный подход? Если вы умеете использовать, как дерево растёт, – значит, хорошо, если заставляете его расти – из этого ничего хорошего не получится.

- Что такое наше общество? Можете Вы как физик нарисовать схему из которой было бы видно, что от чего зависит?

- (Улыбается). Понимаете, общественный организм, даже простой, намного сложнее всех этих моделей. Физика занимается совсем другими системами. Я не физик, я инженер. Инженер занимается совсем другими системами. Системами, где видны чёткие связи. И этих связей не слишком много. Такую систему можно описать, заставить её действовать как надо. Общество намного сложнее. Когда я говорю – «наше общество» – я имею в виду страну, где я живу, которую я очень люблю, кстати. Мне здесь по-разному бывает, но мне важно, как эта страна будет жить, как будет жить наше общество. И если это общество не умеет использовать способности человека, и непременно ломает его, заставляет его кирпичи класть вместо того, чтобы использовать то, что у него получается хорошо – это общество дурное, это общество нужно переучивать, перевоспитывать – вот мы перевоспитываемся сейчас немножко. Уже появилось у многих людей мысль о том, что человек сам по себе – ценность. Не потому, что он может принести пользу обществу, а он ценность сам по себе.

- Вы видите будущее у тех мальчишек, которых Вы сегодня награждали?

- Да, конечно. У них есть будущее; я надеюсь, и у меня есть, хотя, может, не такое светлое.

- Какое?

- Вопрос деликатный. У всякого человека – и разумного, и неразумного – есть будущее.

- Меня интересует их будущее…

- Найдут ли они применение своим способностям.

- Их будущее как общей… массы ума.

- Найдут, конечно, найдут. Ещё раз повторяю, в этом наше общество стало немного умнее. Раньше они были востребованы, 20 лет назад? Были. А на что? Правильно, вояки оплачивали большую часть исследований, на которые были востребованы эти самые мозги. Но это же не нормально. Сейчас, когда говорят, что на умных людей нет спроса – это лукавство, либо враньё. (Они отличаются друг от друга. Враньё – это когда человек чётко знает, что он врёт. Лукавство – когда он не знает, но подозревает…) Если серьёзней… Умные ребята нужны сейчас во многих областях. Сейчас есть для них работа.

- На кого работать?

- На себя.

- Сейчас есть работа на себя?

- Конечно. Я Вас уверяю, большая часть тех ребят, которым по 15 лет – могут заниматься интересными вещами, им необязательно мыть машины для заработка.

- Кто будет им платить за то, что они будут интересными для себя вещами заниматься?

- Им будут платить не за то, что эти вещи для них интересны, а за результаты. Труд программиста может быть интересен программисту, и ему платят не за то, что ему интересно, – за то, что он делает нужную программу.

- Дело ведь в том, что мы стали обществом частного капитала?

- Нет, не стали ещё, к сожалению. У нас всё ещё большая часть капитала – государственная, и может быть, это-то и мешает. Привычки у нас прочные. Я работаю на госпредприятии, мне страшно уходить с него, привык уже. Привыкает человек даже висеть вниз головой, думает, что так удобнее и очень боится перемен. Но не это главное. У общества, наконец, появляются какие-то потребности, кроме потребности всех пугать. Ведь когда говорили, что все были заняты, на что наша промышленность тратила свой пыл? Танки делали, да? А кто делал не танки, тот делал прицелы. То есть это было ненормальное общество.

- Можете ли Вы наше сегодняшнее общество назвать нормальным?

- Ему ещё далеко до этого.

- Если «нашему обществу далеко до нормального», то как будут использованы мозги в ненормальном обществе сейчас?

- Мозги тем и отличаются, что они находят применение себе.

- Применение в чьих целях? На чью пользу?

- (Качает головой.) Нет, я не согласен с такой постановкой. Вы исходите из того, что есть где-то злобный работодатель, который может человека заставить на себя работать. Этого давно нет. Человек сегодня может зарабатывать на жизнь – приличную жизнь – тем, что ему интересно. У вас есть выбор. Вы можете делать неинтересную, но хорошо оплачиваемую работу. Если хотите заработать быстро – возьмите 20 пар модных штанов, – пойдите на рынок, там за полдня заработаете то, что учитель зарабатывает за две недели. Работа учителя может быть разной, но она может быть интересной. Работа человека на базаре – кому-то, может быть, интересна, но не мне. Есть возможность выбрать интересную, может быть, не очень высокооплачиваемую работу. Или – неинтересную, но высокооплачиваемую. А если вы хороший специалист, вы можете это совместить, – найти работу, интересную для вас и оплачиваемую так, чтобы вам хватало.

- Основная масса этих ребятишек, где будет работать?

- Этого я не знаю. Но то, что они будут работать и будут получать удовольствие от своей работы, я уверен. Кстати, многие из них будут работать и не только здесь. Если не изменится что-нибудь сильно в государстве, то многие из них будут половину времени учиться где-нибудь в Америке. Скажем, три года здесь, потом уедут в Америку, может быть, останутся там, может быть, приедут сюда, у них есть такие возможности.

- Александр Рафаилович, дайте характеристику той массе, которую называют нашим народом.

- О, нет, массу не называют народом. И я не могу на этот вопрос ответить. Я не вижу общих характеристик массы. Либо мы говорим про какую-то лягушачью икру, но тогда это точно не народ, либо мы говорим про каких-то людей конкретных, тогда у них нет общих свойств. Ну, нет общих свойств у народа. Они, скорее, белые, чем чёрные – это да, а в Африке наоборот. Это внешние отличия. А вот сказать, что наш народ дружелюбнее в среднем, чем кто-нибудь ещё, – это неправильно и это неправда. Я не знаю, какие общие свойства есть у народа. Я знаю, есть многие люди, чьи свойства мне нравятся, и есть куча людей, которых я боюсь, которые мне противны, а общих нетривиальных свойств я не вижу.

- А если я так скажу: основное свойство нашего народа в том, что в нём нет мужчин?

- Нет, я как-то видел одного…(улыбается).

- Кто это был?

- Есть у меня один знакомый, такой широкоплечий… Я боюсь этих суждений, – они красивы, парадоксальны, но за ними мало что есть. Понимаете, можно долго держать человека в маленькой баночке из-под майонеза, в конце концов, он научится там жить, он будет маленький такой… такой скользкий будет, чтобы из нёё иногда выходить погулять. Но это мы его заставили таким быть. Если заставлять человека жить в тюрьме, он привыкает жить в тюрьме, у него какие-то свойства развиваются. Но это не его свойства, это свойства тюрьмы, это свойства этой баночки. Нет у народа таких свойств – противных или каких-нибудь ещё. Человек – сам по себе – индивидуальность. Мне интересно разговаривать с индивидуальностью, а не с представителем каким-то. Ведь даже если взять такую группу, как военные, – они все очень похожи друг на друга, зелёненькие, – но они очень разные люди, и среди них есть и разумные, и всякие… Нет общих свойств. Ребятишки в этом смысле, чем хороши? Они даже не задумываются над вопросом, индивидуальностью они являются или нет. Они знают – каждый из них индивидуальность. Когда человек начинает об этом задумываться, начинает себя опрощать, подгонять себя под…, под Лениным или еще под кем-нибудь себя чистить. А когда человек начинает себя строить как часть общества – вот тогда он делает глупость, по-видимому.

- Есть что-то, чего Вам не хочется знать?

- Многого не хочется знать… Я не такой любопытный, как, может быть, даже и хотел бы. Есть масса вещей, о которых я просто не успеваю спросить – не потому, что мне не хочется знать, но мне это не очень интересно. А есть вещи, которые я не знаю, скажем, завтрашнюю судьбу свою, но не хочется… да нет, хочется, в общем, хотя страшновато. Наверное, нет таких вещей, которые я не хочу знать. Некогда просто или не особенно хотелось.

- А что Вы знаете, но не хотели бы знать.

- У всякого человека есть жизненный опыт такой противный, набор историй, когда его там мордой об стол прикладывали. Не то, чтобы знать не хотелось, вспоминать иногда не хочется чего-то, много вещей таких было.

- А самое сильное из таких вещей – с чем оно связано?

- Наше государство в этом смысле «очень удачно» устроено – многие вещи не хочется вспоминать. Самое яркое, пожалуй, воспоминание – когда я приехал в Москву в возрасте десяти лет. Я жил в городе Магадане, слыхали о таком. И вот в 56-м году исполнилось мне 10 лет. И моя мама, папа ещё некоторое время вынужден был там провести, а мама приехала в Москву. Я пришёл в новую школу… в центре города… и меня там в течение года изводили по-всякому. Просто лупили непрерывно, хотя, ей-богу, никаких для этого причин не было. Вот об этом мне ужасно вспоминать. Не то, чтобы не хотелось, но больно. В нашей стране у каждого человека есть похожие вещи. Я в армии, слава Богу, не служил, я старший лейтенант запаса, и в тюрьме не сидел. Была мерзкая история, когда я на работу устраивался после окончания Физтеха. Это был долгий интересный процесс.

- Почему он был долгим?

- Нужно ведь какое-то время, чтобы человек объяснил тебе, что он не может тебя взять на работу.

- Почему Вас не хотели брать на работу?

- Тогда это было однозначно, был 69-й год. Это был национальный вопрос. Я же еврей, в общем, как можно разглядеть. И папа у меня еврей, и мама. Нормально. В общем, на работу, может, и хотели бы меня взять, я был весьма неплохой студент, окончил Физтех и довольно много умел чего, и они прекрасно понимали, что от меня можно получить пользу. Но были ограничения определённые, не могли они брать евреев. Знаете, сколько нужно интеллигентному человеку времени, чтобы объяснить, что он меня очень хотел бы взять, но не получилось? Это надо час разговаривать, о том, о сём, а в конце сказать – ну, вот, к сожалению, позвоните, может быть, что-нибудь потом получится. Нормально. Или – помню, в магазине полез молодой парень без очереди. Я ему сказал, что нехорошо, причём очень мягко сказал – я не произвожу впечатления совсем уж большого грубияна, который там хватает за плечо и оттаскивает… Я говорю – ну, зачем же без очереди, ну, нехорошо, – а они потом втроём меня побили немножко. Неприятно вспоминать.

Еще одна вещь очень неприятная. В 70-м году у меня был целый выпуск в интернате, прекрасные классы. В этом выпуске был Александр Васильевич Денисенко, который директор соросовской программы. Так случилось, что я его физике учил в интернате. Класс был чудесный, у меня был не один класс тогда, и вот там было несколько ребят, которых не брали в ВУЗы по той же самой причине. И вот одному из них объяснить, почему же его не взяли в ВУЗ, – очень чистый был такой, хороший мальчишка, – мне было мучительно стыдно. Причём мне было стыдно за родное государство. Хотя, казалось бы, я-то здесь причём? Но больно было и стыдно ужасно. Да много было историй. Обижали. Обижали. Обижали. (Смеётся).

- Последний раз, когда Вы смеялись от души?

- Буквально не прошло и двадцати секунд…

- Неужели от того, что Вы рассказали? Или это не связано с нашим разговором?

- Сегодня не было особых причин для громкого смеха, а вчера было очень приятно – юноша написал прекрасную фразу, она у меня в коллекцию вошла. Она немножко специальная. Он написал, что у этих двух резисторов, их сопротивления примерно одинаковы по порядку величины, потому что, когда он подключил вольтметр к одному и к другому, вольтметр зашкалил в обоих случаях. Он-то имел в виду другое, но получилось здорово.

Еще, как бы Вы отнеслись к заметке в газете, серьёзная такая газета, серьёзная заметка, я её помню наизусть. Называлась она так: «Скоро нерест». И, цитирую дословно, «Решением Московского городского и Московского областного Советов народных депутатов период нереста рыбы в нынешнем году установить с 15 апреля по 15 мая на всех рыбохозяйствах города и области». Могу показать. Правда, здорово?

Еще, в институте, где я работал, в НИИ, как-то на стене читаю бумажку. Я привык ещё со студенческих времён всё читать на стенах, интересно же. Я приехал из командировки, читаю – был пожар был в каком-то НИИ – и висит бумажка: «Противопожарная безопасность в научно-исследовательских учреждениях», ну, нормально. И первая фраза: «Современные научно-исследовательские институты представляют большую пожарную опасность».

У меня большая коллекция, я смешливый человек, я и сам люблю посмеяться, и когда другие смеются. Так что недавно, недавно. Бывают случаи.